В тот день, когда душа моего брата отлетела от тела, была гроза. Темные тучи, удивительно напоминавшие морские волны, заволокли небо, налетевший ветер принес запах сырой земли, и вдруг яркая молния рассекла небосвод со страшных грохотом. Я слышал, как один раб сказал другому, что это знак, и я прикрикнул на него, обвинив в суеверии.

Я помню вопль матери, трижды прокричавшей имя моего брата. Я до сих помню аромат кипарисовых ветвей, которыми поспешно украсили вход в наш дом. Мой брат умер.

Я вышел в атриум, необычно темный в тот злой вечер. Многочисленные светильники, окружавшие погребальное ложе, не могли развеять тьму, наполнившую наш дом. Черная и густая, как смола, она расползалась по помещениям, наполняла воздух, который и так был тяжел от ароматов мирры, шафрана и бальзама.

Его лицо, сияющее от кедрового масла, показалось мне необычно красивым, но печальным. Губы, словно сохранившие невысказанные упреки от того, что жизнь его была прервана так внезапно, так рано, темные брови, скорбно изогнутые, над затененными миндалевидными глазами. Такими же глазами, как у меня. Тоска маской легла на его навечно замершее лицо. Его кожа была такой же белой, как тога в которую его облачили. Нежные благоуханные лепестки роз покрывали светлые одежды темными пятнами, похожими в тусклом освещении на брызги крови.

Ни перед кем из домашних, ни перед кем из гостей, ни перед матерью, ни перед сестрами я ни на единый миг не продемонстрировал своего отчаяния. Но в ту ночь я не сомкнул глаз, я стенал и метался по спальне, рыдал, подавляя всхлипы, чтобы их никто не услышал, царапал себе лицо руками, и вновь принимался расхаживать из угла в угол. Но к рассвету я вновь облекся в маску мужественной стойкости.

Было раннее утро, когда наша процессия выдвинулась по направлению к городской стене под руководством распорядителя из числа полликторов. Золотистые солнечные лучи окутывали все вокруг нежным чистым сиянием, я видел стягивавшихся зевак, и зависть отравляла мое сердце. И мне хотелось быть сторонним наблюдателем, и мне хотелось, чтобы все это не имело ко мне отношения.

Возглавляли процессию, в согласии с традицией, музыканты и плакальщицы. Я был в числе тех, кто нес погребальное ложе, поэтому последних от меня отделяла группа служителей Либитины, но их голошения и старинные песенки достигали моего слуха. Прямо же перед нами двигалась процессия «предков» — несколько человек, облаченных в официальные одежды и маски некоторых из наших давно сошедших в нижний мир пращуров. Я знал, что позади нас идут в окружении прочих родственников моя мать и сестры в белых одеждах, я слышал их стенания, я слышал, как несколько раз моего брата громко окликали по имени прохожие — вероятно, кто-то из числа наших друзей. Но мое сознание было чисто от мыслей, как небо над головой было чисто от облаков после вчерашней бури. Мой взор блуждал по процессии, скользил от человека к человеку, без всякого любопытства или интереса, пока вдруг не наткнулся на него. Сердце екнуло в моей груди, по всему телу пробежал холодок — видимо, в тот момент я замедлил шаг, потому что идущий по правую руку от меня вольноотпущенник брата, так же участвовавший в несении ложа, обратил ко мне удивленный взор. Мне пришлось собрать все свои внутренние силы, чтобы продолжить путь, не вызывая подозрений.

Ошибки быть не могло. Я смотрел на своего брата, шествующего в числе ряженых «предков», и не мог оторвать своего взора. И в то же время я осознавал тяжесть носилок на своих плечах. Страх сковал меня, и хоть я понимал, что виденное мной нарушает порядок вещей, я решил не подавать виду. Мой брат слегка замедлил шаг, обернулся, и я увидел его лицо, такое же бледное и красивое, каким я видел его вчера вечером. Он поймал мой взгляд и заглянул мне прямо в глаза, холодно и отстранено, а затем продолжил свой путь в числе служителей Либитины. Я понял, что кроме меня одного, никто его больше не замечает.

Мы покинули городские пределы и скоро добрались до семейной усыпальницы, но для меня все было словно во сне. Я не ощущал прохлады, которой дышала утренняя роща, что подступала близко к гробнице, не слышал голосов и музыки. Безмолвно выполняя пожелания распорядителя, я смотрел только на него, на моего брата, а он наблюдал за нами. С маской той же скорбной, ничем неутешимой печали на бледном лице, он стоял по другую от нас сторону погребального костра, глядя, как мы бросаем в огонь благовония и дары.

Никому и никогда я не рассказывал о том, что мой мертвый брат стоял на расстоянии вытянутой руки от нас, когда мы собирали его кости и омывали их вином и молоком. Мне казалось, что мой разум и тело разделились — мое тело присутствовало с другими участниками похорон, мои руки были послушны приказам распорядителя, мои уста произносили воззвания, но мой ум словно бы схлестнулся в странном поединке с тенью моего брата, целиком сфокусировавшись на его фигуре. Она не выглядела ни призрачной, ни зыбкой, он присутствовал рядом во плоти, но одновременно с тем я видел, как его тело, его настоящее тело, пожирает огонь.

Никому и никогда я не рассказывал о том, что мой мертвый брат остался стоять у гробницы, когда мы, завершив ритуалы и необходимые жертвоприношения, двинулись в обратный путь.

Пройдя некоторое расстояние, я слегка отстал от остальных и обернулся, только чтобы увидеть, что он стоит у стены усыпальницы, глядя нам вслед.