1.       

Не могу вынести, когда на асфальте валяются сорванные цветы.  Жалко их. Каким чёрствым человеком надо быть, чтобы хрупкую, нежную красоту бросить в пыль или грязь, под ноги прохожих.

Может, со стороны это выглядит глупо, но я не могу пройти мимо и всегда поднимаю брошенные цветы. Их можно вложить в разветвления кустов,  пристроить на памятник или в клумбу.  И я никогда не пойму человека, который может мимоходом сорвать бутон цветка, чтобы потом через десяток-другой шагов равнодушно швырнуть его в сторону…

Авдей идёт рядом, засунув кулаки в карманы новой кожаной куртки, весь непривычно нарядный – в костюме, при галстуке: всё же первое сентября на дворе. Наше одиннадцатое  Первое Сентября.

— Ну и куда ты теперь их денешь? – Авдей подпинывает перед собой смятую жестяную банку из-под пива. Банка звонко катится по мокрому асфальту в сторону мусорной кучи.

Я держу влажные от дождя, слегка примятые соцветия огненно-рыжих бархатцев. Они ещё пахнут ушедшим летом.

Осень в этот раз наступила точно по календарю; с утра солнце выглянуло на школьную линейку, осветило охапки гладиолусов, георгинов и астр, свежеокрашенные парты в классах и зажгло белым светом  банты первоклашек. Но оно уже не грело, а к обеду город накрыл влажный серый туман – то ли дождь, то ли изморось.

Авдей запинал наконец жестянку в мусор, потом постоял над ней, подобрал и бросил в урну. Я усмехнулась. Примерный ребёнок из 11 «а».

Мы идём, слегка касаясь друг друга плечами, и молчим. Авдей достаёт сигарету.

— Лен, хочешь, я тебе нормальных цветов подарю? – он косится сквозь дым на бархатцы в моих руках.

Мне смешно и немножко досадно. Разве об этом спрашивают? Взял бы да подарил. Но таков уж Авдей.  Должен быть уверен, что я действительно хочу этого…

— А чем эти цветы ненормальные? – спрашиваю ревниво.

— Это ты немножко ненормальная, — улыбается он из-под обесцвеченной чёлки. – Брошенных цветов жалеешь. Какой-то дурак сорвал, понюхал и бросил. А ты подбираешь из-под ног. Даже стебля нет, в вазу не поставишь. И гербариев нам уже не задают…

— Обязательно должен быть кто-то, кто поднимет цветок, — отвечаю я. – Обязательно, понимаешь?

Я не знаю, как это ему объяснить. Пробую.

Цветам не место в грязи. Это – моя гармония.  Нежность и красота настолько же привлекательна, насколько и беззащитна.

— Нельзя оставлять в беде беззащитный цветок. Пусть даже сорванный, пусть даже умирающий! – пылко говорю я Авдею, а он улыбается и обнимает меня.

— Не помни цветы, слышишь? – строго шепчу я, приникая к нему. Он укутывает меня полами куртки; вдвоём в ней тепло. Сзади нас охраняют высокие сосны, а перед нами – ограда парка, заросшая густым кустарником в сочных оранжевых ягодах. Нас никому не видно, и нам уютно.

Вот бы этот миг не кончался.

— …О чём молчишь?

— В школу неохота, — отвечает Авдей. – Одно радует: последний год каторги. Достало безделье…

— А потом?

— Работать пойду. Или в армию. А потом охранное агенство открою. А потом тебя замуж возьму, — спокойно говорит он.

Я поднимаю голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Авдей сохраняет спокойный вид, но крылья его ноздрей нервно подрагивают, а в горячих чёрных глазах таятся смешинки.

— А если не пойду за тебя?

— Куда ты денешься, — усмехается он и целует меня в кончик носа. – Я в сговор с твоими предками войду. И увезу тебя в горы, и будешь моих детей аятам учить! – притворно-грозно заканчивает он.

— Серьёзно продумал, — смеюсь. – Прям средневековье какое-то! А в какие горы увезёшь? В Уральские?

— В ближайшие, — улыбается Авдей и серьёзно добавляет: — Главное, чтобы ты хотела.

Я опускаю глаза. Наверняка он чувствует, как быстро бьётся моё сердце.

Авдей – это прозвище.

На самом деле он – Руслан Авдиев.

В середине 4-го класса его семья приехала в наш северный городок из Грозного. Худощавый, гибкий, смуглый и ловкий, он напоминал мне Маугли.

Наши пацаны поначалу пытались дразнить чеченского мальчишку, но Руслан так снисходительно относился к задирам, что те прекратили нападки. Потом Руслан как-то разрешил несколько школьных споров, не по-детски благородно и справедливо, не ввязываясь ни в одну драку. А когда выяснилось, что он умеет с размаху метать нож точно в цель, и занимается рукопашным боем, он стал среди ровесников негласным лидером, а «национальный» вопрос отпал сам собой. Тогда и появилась уважительная кличка «Авдей».

И с первого дня своего пребывания в классе Авдей «взял меня под крыло».  И с первого дня я в него влюбилась. Правда, не понимала тогда – по «детскости». Теперь я это знаю наверняка.

Красивый Авдей или нет? Наверное, красивый. Он есть – и это непреложно. Разве можно оценивать красоту родного человека? Разве может быть некрасивой мама? Отец? Не может. Потому что мама – это мама. Отец – это отец. Авдей – это Авдей. Даже с обесцвеченной чёлкой, за которую классная сегодня успела на него накричать.

Мои ноги начинают мёрзнуть: тоненькие сапожки из кожзама на невысоком каблучке  — это не его тёплые «Ральфы». Я нехотя высвобождаюсь из его тёплой куртки:

— Уже поздно.

Мне совсем не хочется домой: мама всё равно до ночи на работе, а отец уже несколько дней не просыхает, и дома стоит ужасный запах.

— Хлеба дома нет, — зачем-то говорю я. Авдей молча достаёт пятьдесят рублей и засовывает мне в карман.

Мы выходим из парка и идём мимо фонтана. Фонтан отключили, но его бассейн полон воды. Я тихо бросаю цветы в воду и отгоняю их подальше от кромки. Вот и нашлось им место. Цветы на воде – это прекрасно.

Авдей  берёт мою холодную от воды руку в свои ладони и греет её.

— Нельзя оставлять в беде цветок, — говорит он серьёзно. – Я запомнил.