Я выложила слово «вечность», как меня и попросили.

Грани многоугольного куба сошлись в это слово.

И тогда я смогла выйти из темницы царицы снегов и пурги.

— Ты вернулась? Зачем? — спросила она меня, возвышаясь на синем холодном троне.

— Тебе ведь будет одиноко. Ты же ни с кем и никогда не встречала весну, да?

Царица сначала нахмурилась от удивления, а затем сказала:

— Ты не вернёшься домой. Для всех ты будешь пропавшей девчушкой…

— У матушки и батюшки есть ещё семеро, а я у тебя одна, — тут же ей выпалила.

Ласковые, но жгущие лучи морозной луны коснулись щёк моих. Над троном по всей стене шёл витраж. Маленькие льдинки выстраивались в большую и сверкающую снежинку. Она венчала голову царицы лучше всех на свете венцов. Я не видела других царей или цариц, но точно знала, что лучшая корона была у Зимы. Она так себя звала, среди домашних, которых, собственно, и не было. Трава под снегом, все корешки спрятались в землю, а те, которые остались на поверхности, промёрзли или повымирали. Листья когда-то зелёные смёл ноябрьский ветер. И все животные, и все птицы — вся живность запряталась в норы, в дупла, а те, кто имел силу, отправились на юг. И так каждый год Зима оставалась в одиночестве, в своём огромном дворце с большими и полупрозрачными арками.

Я видела себя в отражении на полу, я задирала голову к верху и видела звёздное небо, которое так любила Зима. Она любила лишь небо.

— Небо — вот моя вечность. Оно всегда есть. Оно видит с высоты своей и меня, и Весну, и Лето, и Осень, — голос у Зимы мне показался печальным. Когда я выложила из кусочков льда слово «вечность», она появилась подле меня и раздавила куб высоким каблуком. А её глаза были обращены в бесконечные ледяные своды. Я не видела её взгляд, я могла понять царицу лишь по тону её голоса, по опущенным и еле дрожащим ресницам, по тому, как горячее сердце царицы снегов и буранов согревало воздух, что изо рта выходил пар, как из трубы, когда печку топили. Вокруг холод. Мрак. Свист ужасный! А как сухие голые ветки скребут по окошкам!? А внутри дома тепло. И трещит дерево, наколенное братцами с батюшкой ещё осенью.

А если лучше припомнить! Как-то я заглянула в дупло белки, зимой. Она сладко спала, свернувшись. Вокруг неё происходят бури, мороз пробирает ствол её дома, а ей тепло, покойно. А весной, казалось, после даже самой гнусной и злой зимы, из земли пробирались к свету ландыши, лук, черемша. Осторожно, расправляясь, оживлялись сначала леса, а затем огороды!

А ещё мне бабушка говорила: «Чем выше сугробы, те лучше урожай будет».

— А почему?

— Так зима оберегает жизнь.

Вспомнив слова бабули, я ничего лучше не придумала, как спросить об этом царицу:

— Послушай, а почему ты порой не насылаешь снег?

Ответ Зимы меня удивил:

— Я всего-то хотела увидеть, какой бывает земля без меня.

Не знаю, но ответ царицы ещё сильней встревожил моё сердце.

— Дорогая Зимушка, — обратилась к ней, — ты никогда не видела огромные зелёные шапки, не как у елей? А дубов, к примеру?

— Нет.

— А ромашки видела?

— Нет.

— А розы? Розы ты видела?

— Когда я прихожу, все уже спят.

И крупные слезинки с моих щёк упали на лёд, но не растопили его.

— Мой ответ расстроил тебя?

— Нет.

— Ты не хочешь быть со мной?

— Хочу!

— Тогда почему плачешь?

— Я люблю тебя! — зарыдала я перед Зимой. Совсем раскисла, эх, рёва-корова!

Длинные лебединые руки обласкали меня — прижала меня царица к себе. Она сошла с трона, распахнула шубку лисью, выкрашенную в глубокий синий, и скрыла меня ею. Мне было тепло и холодно. Я дрожала изнутри, но от жара сердца Зимы становилось покойно. Мне вспомнилась сестрёнка. Мама пряла, отец чинил лапти — старшие ему помогали, а младший братик играл с угольками за печкой, а я сидела на лавке и качала ляльку. Она сокрыта в одеялах, в шапочке, а за стенами выли ветры, ухали несчастные совы и кряхтели коровы. Но сестрёнка не ведала опасности зимы. Она качалась в люльке, причмокивала губками и спала так сладко-сладко, как я в цариценой шубке.

Она пахло пихтой и елью, свежестью и подсушенными, до этого отваренными ягодами, раскатанными в тонкий лист, который после сворачивали в трубочки и складывали в глиняные горшочки друг на друга. Когда наступала зима, матушка доставала такие горшочки, отрезала часть от сладкого-кислого брусочка и давала нам небольшими квадратиками сласть. Говорила, что так мы будем здоровыми и счастливыми. Бабушка тоже была не прочь полакомиться ею, но она беззубая, а потому просто посасывала леваши и посапывала, лёжа на печи.

Я куталась в объятиях, обнимала Зиму сама, всё льнула и льнула, и как разразится царица смехом!

— Посмотри-ка на себя! Да ты не лучше голодной белки — ластишься, вьёшься, лишь бы под шубу забраться.

Зима смеялась, а я наблюдала, как на небо набежали тучи и с него начал падать пушистый лёгкий-лёгкий снежок. Выпорхнув из шубы, схватила царицу за руку и потащила её на улицу — лепить снеговики, бросаться снежками.

— Созывай всех! А как мы колядуем! А как мы поём и танцуем! А какие самовары выносим на общие столы и бублики….

— Да всё к Весне.

— К Весне? — охнула. Я бежала по белым полям, смеялась и бросала снегом в резвую и смеющуюся в ответ Зиму. — Все люди так трудились и весной, и летом, и осенью. Пока вскопаешь, посадишь, посчитаешь, засолишь! Ой! Тебя любят. Тебя ждут. С тобой играют! Бежим!

Зима обернулась в снежный ветер, подхватила меня и понесла по воздуху к небу, между лесами и звёздами, между сёлами и заледеневшими реками, проносила меня над морем: пролетали мы золотые купола алых и белых храмов, горки и снежные бабы, обдувал нас дым из труб избушек, доносился нам смех людей да хруст снежинок. И всё было празднично и красиво!

Мы летели дальше и дальше, оказывались в пустынях, там тут же выпадал снег, мы оставляли следы и на южных сторонках. Где-то нам радовались, где-то насылали словом проклятье.

— Оказывается, в одном месте зима, а в другом лето? — спрашивала её, потому как доселе никогда не видывала Мир.

— Мне хватило храбрости наступить на пятки вечному Лету, теперь он бросится на ледники.

— Но тогда почему это сделала?

— Я хотела показать тебе Мир! Самые разные страны, самых разных людей и чудеса!

— Но если мы нашлём на вечное Лето морозы, разве без Осени выживет Весна? Воротись обратно.

— И ты отказываешься от Мира? — морозное облако зависло над высокими упитанными деревьями с могучей листвой, с веток которых стекали водопадами лианы.

Мне стало стыдно говорить «нет», но я не могла продолжить путь. За Зимой идёт Весна, за Весной — Лето, за Летом — Осень. Сколько горевала матушка с отцом, когда зима задерживалась или продолжалась до середины весны! Весь год мы тогда голодали. Голодали не только мы. Без хлебов оставались и мы, и цари.

Царица вернула нас в ледяной дворец.

Долгое время я не подходила к Зиме. Блуждала по коридорам, собирала льдинки в картины, а та молчала, не звала. Сидела на троне да в небо обращала взгляд, но не смотрела она на него. Не любовалась звёздами.

— Зима, — подошла и дала в руки слепленные из снега две фигурки, похожие на себя и на неё, — я люблю тебя.

— Не ври! — её ладони оставались раскрытыми. Фигурки лежали на них, ненужные и бесприютные. Неужели Зима больше не верит мне? Я предала её? Я расстроила её!

— Не вру.

— Врёшь.

— Вовсе нет.

— Тогда… — упала горошина града на колени царицы.

— Всему есть время. Знаешь, зимой я всегда жду лето, чтобы порыбачить, искупаться в речке да за ягодой лесной сходить! А когда осенью мы собираем клюкву и морсы пьём! Ещё тепло, но не жарко, что семь потов сходит, а летом думаешь: «какая банька зимою»!

— Ты любишь всех!

— Люблю, не скрываю. Но дорогая, ну, Зимушка, я не могу любить больше ни матушку, ни батюшку, я их обоих люблю.

— Тогда что стоит твоя любовь?

— А! — вздрогнула я, а сама еле слёзы держала. — Я осталась с тобой. Я не прошу даже в глаза батюшке посмотреть. Чего стоит? Ничего! Ничего! — выдохнула и побежала от царицы. Услышала я, как рухнули, звякнув, фигурки с ладоней Зимы на переливающиеся сиянием севера полы.

***

Мы стояли у порога во дворец и наблюдали, как полярная ночь сменялась полярным днём.

— Весна пришла, — сказала я и взглянула на печальную и отстранённую Зиму.

— Пришла…

— Она запоздала.

— Запоздала…

— Потому что мы Лето обидели?

— Обидели…

— Так давай больше никого не обижать?

— Обижать…

— Обиды дорого стоят.

— Стоят…

— Но дружба ценнее.

— Ценнее…

— Я буду дружить с тобой, а затем любить.

— Любить…

— Любить. Всех вас любить. Думаешь, одна такая одинокая? Ты всё остужаешь, а как приходиться надрываться Лету? А сколько приходится Осени убираться? И так каждый раз, спины не разгибая, друг друга не замечая.

— А Весна?..

— Она примиряет вас. Ты ведь рада, что пришла к тебе Весна?

— Рада, — и ледяное, некогда печальное лицо Зимы осветилось ясной и покойной улыбкой.

— Ты ведь на самом деле любишь её.

— Люблю.

— И Лето любишь.

— Люблю.

— И Осень.

— Люблю.

— И себя.

— Лю…

— Любишь, — вытащив спрятанные за пазухой четыре небольшие фигурки, я положила их на ладонь Зимы. Затем накрыла ладонь царицы своими и улыбнулась ей.

Сметался молодыми и прелыми, мокрыми от слякоти, прошлогодними листьями дворец Зимы. Сметались с земли снежные покровы, таяли они, и расплывалась вместе с ними счастливая и нежная Зимушка в своей синей лисьей шубке.

Когда я открыла глаза, то увидела радостные донельзя лица батюшки, матушки, бабушки и дедушки, братцев и сестёр. Они не дышали на меня, боясь спугнуть дыхание жизни, принесённое Весной в этот суровый холмистый край.

— Проснулась!

— Она всё же очнулась! Хвала... — шептали плачущие в счастье домашние.

А ладони под одеялом ощущали гладкие нетающие ледяные фигурки, меня и Зимушки.