– Ой, не гаси огня,

сбереги меня, отведи беду, чёрно-горе…

Бормотание, неясное, заунывно-протяжное.  

– … зверя лютого, нежить безликую.

Рейна старается не обращать внимания на назойливое бормотание. Выкинуть его из сознания. Прогнать прочь. Она не верит в демонов чёрного леса. Волки редко нападают осенью, когда вокруг и без того полно еды, куда как менее опасной, чем человек. Стая бродячих собак могла оставить точно такие же следы на теле несчастного Малика, сына деревенского старосты. А трясущиеся от страха малолетки, тайком от взрослых утёкшие за Линде-лог по грибы, видели в сумерках не иначе как горящие гнилушки. Да и мало ли что в лесу привидится.

Девушка поправила на ладони повязку. Белая ткань уже потеряла свежесть, надо бы сменить. Третьего дня её кобыла, испугавшись выскочившего из леса зайца, шуганулась в сторону. Первое чему учишься при езде на лошади, это падать. Удивительно, что больше ничего не повредила и не расшиблась. Но ладонью угодила тогда прямиком на острые соломины стерни, что тянулась вдоль дороги. Там же где-то, когда ловила поводья испуганной кобылы, обронила и платок, которым перевязывала руку. Платок было жалко, почти новый, из тонкого батиста.

– … душу грешную…

Как же уже достал этот полувой-полуплач. Будь она той самой грешной душой, то уже бы сбежала отсюда, только не слышать его. Белошвейка Герда, чуть покачиваясь в своём кресле, плетёт бесконечную заговорную песню, вдевая нитку шёлка в иголку и выкладывая стежок за стежком на тонкой ткани новой сорочки Рейны. А в гардеробной, аккуратно переложенное лавандой и шалфеем, уже лежит привезённое из города к осеннему балу урожая платье пурпурного бархата. В гостиной светло, слуги с полчаса как зажгли свечи в канделябрах. Сейчас бы выпить бокал вина, но до ужина ещё далеко. Можно позволить себе только стакан воды. С этим отец строг.

Чёрный лес потому и назван так. Не за стволы с чернённой корой, покрытые лишайником и тёмным мхом, который встречается только тут. И уж конечно не за многочисленные тарелки чаги, словно подёрнутые серой пылью. Очень уж темны провалы между деревьями и густа чаща. Слишком обнажена земля, на которой по весне не синеют цветы пролески и не вспыхивает золотом медуница. Зато грибы там растут отменные.

Он остановился в овраге, пытаясь отдышаться, высматривая, кто первый из них приблизится на длину броска, в кого вонзятся его клыки, орошая глотку чужой горячей кровью. Сыро пахнет землёй. Где-то в её глубине, в вечной темноте копошатся дождевые черви. В норке под корнями замерла в страхе лесная мышь. Хотя бы один бросок, но у него остался. Заливающиеся шавки, променявшие свободу на угодливую верность, сидящие на лошадях люди. Не те, из деревни, сладко пахнущие молоком и овином. Один из них поднял ружье, и он понял… не будет битвы, не будет крови. Кроме его собственной. С такого расстояния не промахнуться.

На волков охотятся шумно. Сам же волк умирает молча. Умирает с горящими ненавистью глазами, ненавидя своих убийц, но смирившись с волей волчьего бога. Покоряясь, но не покорившись.

Лай собак во дворе возвестил о вернувшейся охоте. Рейна нехотя поднялась со своего места и подошла к окну. Она всё ещё не простила отца, который на этот раз не разрешил ей участвовать в лесной потехе. Но любопытство и охотничий азарт оказались сильнее. Во дворе уже уводили лошадей. Собаки, удерживаемые своркой, оглушительно лая, рвались к тёмной туше недвижно лежащего в стороне матёрого волка.

– Недобрая охота вышла, – Рейна и не заметила, когда Герда оставила своё шитьё и присоединилась к ней. – Они возьмут своё назад.

– О чём это ты?

– Волчьи демоны. Думаешь это ваша земля? Нет, это их вотчина. И люди неосознанно знают об этом. Даже название деревни несёт волчий знак.

– Не мели чушь, – Рейна в раздражении оборвала разговор и направилась к колокольчику. Она всё же выпьет сегодня бокал вина. Красного, сладковато-терпкого, с привкусом южного солнца. Отцу сейчас не до неё, да и удачная охота вполне достойный повод.

Осенние ночи холодны и ненастны. И если нет дождя, то ветер всё равно гуляет по верхушкам деревьев, раскачивая их с протяжным скрипом.

На заре времён они были первыми. Первые волки милостью волчьего бога. Бессмертные души в колесе перерождений. Пришедшие люди назвали их демонами за кровавую жатву. Но разве пастух не режет овцу, когда приходит время обеда? Они были Волками.

Деревня осталась справа. Отсюда не было видно даже редких огней. Только ветер, не смотря на расстояние, доносил смесь запахов: тёплых коровьих и овечьих тел, парного молочного вымени, влажной собачьей шерсти, нежной девичьей кожи. Он подавил в себе желание свернуть в ту сторону. Пять ночей, пять девичьих тел обнимали его руки, и сумрак ночи растворял в себе сладострастные стоны. Пять засеянных волчьим семенем полей. Человеческое обличье давалось всё легче с каждым разом. Ему повезло, что он нашёл всех пятерых в одном месте. Волчья сыть, годная стать матерями волков. Не всякая кровь подходит, чтобы стать началом новой жизни, новым хранилищем волчьей души. Но не зря же деревня стоит на этой земле.

Он поднёс к лицу платок со следами засохшей крови и вдохнул запах. Прикрыл глаза, наслаждаясь ароматом и прислушиваясь к окружающему миру. Хозяйка платка станет последней. Тонкий батист, кружевной край, девушка не из деревенских. Стерня пахла её кровью, а на дороге сохранился след от подковы лошади. Мало для человека, достаточно для волка.

Рейна сложила веер и уронила на колени. Ожидание праздника оказалось гораздо привлекательнее самого праздника. Теперь, когда все гости встречены и представлены, а на кухне готовы подать первую перемену блюд, возбуждение спало, и ей было скучно.  Бархатное платье оказалось слишком тёплым для вечера, а вино чересчур терпким. Она нехотя следила за танцующими парами. Шаг в сторону, поворот, смена партнёров. Сама Рейна пропустила уже два танца. От нечего делать она начала рассматривать маски. Украшенные жемчугом, кружевами и самоцветами у дам и строгие, чёрные, у их партнёров. Мимо проплыла лиловая маска. Серебряное шитьё тонкой паутинкой оплетает шелковистую ткань, прозрачные капельки бриллиантов сверкают вечерней росой. Баронесса Мо, их соседка по поместью. Рейна поморщилась, вспомнив авансы, которые баронесса делала её отцу, вдовствующему уже седьмой год. Сама по себе баронесса была неплоха, если не считать её некоторой экстравагантности и весьма смутных слухов, иногда появляющихся в их маленьком обществе. Но в качестве мачехи… Рейна неосознанно передёрнула плечами, глядя вслед уплывающей даме.

 За окнами сгустилась темнота, а от приоткрытых створок, которые предупредительные слуги оставили, чтобы уменьшить духоту в зале, тянуло промозглой сыростью, запахом прелых листьев и влажной землёй. Сейчас бы покинуть это скучное собрание и, невзирая на позднее время, побродить по парку, впитывая в себя осенний воздух и подставляя лицо мелкой измороси. Девушка прикрыла глаза и представила, что стоит возле фонтана. Струйка воды сбегает из раскрытых ладоней мраморного ангела. Тени скрадывают все изъяны старого камня. Серый лишайник прячется в их глубине. Безлунный вечер навевает странные мысли, от которых сердце сжимается в неясном то ли предчувствии, то ли томлении.

 Рейна вздрогнула.

Показалось, что из темноты кто-то смотрит на неё.

Музыка отдалилась, уступая место тихому шёпоту, едва слышному пению на незнакомом языке. Журчание воды стало сильнее. А ладони каменного ангела сложились в молитвенном жесте. Страх плеснулся где-то в глубине и угас, оплетаемый неизвестной песней. Чужие глаза смотрели прямо ей в душу, а губы уже плавились от жаркого поцелуя, рождая томление и жажду чего-то большего. И уже непонятно было, то ли сидит и грезит Рейна всё так же в бальном зале родительского особняка, то ли на самом деле стоит она у родника с ангелом, а бал всего лишь пригрезился.

Временами ей виделись ещё фигуры танцующих, и в воздухе явственно витал аромат лавандовой воды и горящих свеч. Но потом их заслоняла высокая фигура незнакомца с горящими красным глазами в прорезях белой маски.  И всё сильнее звучала странная песня. Желание отдаться красноглазому незнакомцу становилось всё сильнее, заглушая голос разума. Она шла за ним тёмными коридорами и по едва освещённой лестнице, повинуясь странному зову, идущему то ли из песни, то ли из собственного сердца. И когда он припал вновь к её губам в спальне, Рейна сама подалась ему навстречу...

В древности говорили, что никому не устоять перед волчьим зовом. А в деревне на день всех святых до сих пор среди масок встречается личина волка. Он нашёл девушку по запаху. И когда склонился её поцеловать, она не сопротивлялась. Это был хороший знак. Он чувствовал ток крови, бегущей по её венам и стук сердца, жар разгорячённого тела, готового принять его семя. Она лишь раз отпрянула в страхе, увидев рвущиеся из его груди волчьи души, когда он обнажился перед ней. Серые братья, жаждали этой плоти, как и он сам. Лишённые жизни, но не лишённые бессмертия, жаждали возрождения. Скоро его миссия хранителя душ завершится, и он будет готов возродиться вновь вместе с ними.

Рейна очнулась в своей спальне. Она смутно помнила, как оказалась здесь, но хорошо помнила всё остальное. А ещё, словно на мгновение, оказавшись в чужом теле, она видела, как после всего стая волков-призраков промчалась по коридорам особняка, пугая гостей и наводя ужас на прислугу. Добежав до окон в западном крыле, что смотрели в сторону леса, они выпрыгнули наружу и растворились в темноте.

Каким-то глубинным женским чутьём она знала – волки вернутся. Ждать недолго. Всего девять месяцев.

Рейна повернулась на бок и, подтянув к себе одеяло, тихо замурлыкала волчью песню зарождения новой жизни.